Сердце русской психологии
Старая русская психология считала сердце вполне психологическим понятием и даже органом, через который проявляется душа. Ярче всего это видно по учебнику Никифора Зубовского. Однако и многие другие психологи девятнадцатого столетия с той или иной степенью подробности рассказывают о сердце.
Сказать, что при этом было разработано полноценное учение о сердце, нельзя. Так подробно и последовательно, как Зубовский, больше о нем никто не писал. Во многих случаях сердце поминается старыми психологами как нечто само собой разумеющееся и как бы к слову, как если бы читатель и сам должен был знать об этом. В других оно вписывается в общее учение психолога без определений и объяснений...
Складывается ощущение, что гдето должен был быть источник, из которого мыслители девятнадцатого столетия черпали свои понятия о сердце, но он никем из них не поминается. Поскольку моя задача – понять так называемую чувствительную способность, я не могу в этой книге начинать полноценное исследование, посвященное сердцу. Поэтому я сделаю краткий очерк тех сочинений, которые ярче всего говорят либо о нем, либо о психологии как науке о душе.
Авсенев в книге «Из записок о психологии» до сердца не доходит, но зато в своеобразной таблице, названной им «Схематическое изображение человека, представленного в коренных силах и основных формах его душевной жизни порознь», составленной в 1839 году, сердце поминается несколько раз. Надо сразу предупредить: это не полноценное сочинение, а всего лишь своеобразный планконспект, в котором все расписано по пунктам, но в цельное изложение еще не складывается.
В разделе, озаглавленном «Разум, способность познаний, сам по себе», сердце занимает средний столбец «Чувства симпатические, страдательноприемлющие, действующие под формою времени», стоящем между «Жизнью телесной, обращенной к природе» и «Жизнью духовной, обращенной к божеству»
В этом среднем разделе, кроме сердца, есть еще «головные» слух, зрение и ощущение. К сердцу же относятся память сердца, воображение сердца, мечтание, внутренний вкус души, сознание сердца, внутреннее ощущение (осязание) души, а также ум сердца, рассудок сердца и самосведение сердца, то есть духовное ощущение.
Кроме того, есть еще второй раздел «Сердце, способность чувствований, само по себе». Однако сердце в нем поминается только один раз в подразделе «Жизнь духовная, обращенная к божеству: «Сердце и отправления внутренней жизни духовной» (Авсенев, с.108). Очевидно, все остальное относится прямо к работе сердца, но это все остальное – чувствования. Поэтому рассказ идет о чувствах, а не о сердце.
Через сорок лет так же будет построена «Психология» Владиславлева. Помянув в самом начале, что речь идет о сердечных чувствованиях, он сочтет это само собой разумеющимся и будет рассказывать о чувствах, почти не поминая сердца. Очевидно, это проявление какойто общей культуры, в рамках которой для старых психологов существовала вполне определенная очевидность, что чувства – это работа сердца.
При этом они не дают полноценных определений, описывают под именем чувствований работу тела, затем, по образу и подобию телесного описания, описывают душу, рассказывая о ее питании и дыхании. Так Авсенев, к примеру, говорит о дыхании души: «Образ сообщения: слышание (вдыхание) и самовыражение (выдыхание) чувств» (т.ж.с.107).
Все эти намеки вызывают захватывающее ощущение прикосновения к тайне, но оставляют, не утолив жажды...
Очень похожее ощущение остается и после чтения «Умозрительной психологии» Федора Голубинского. Очевидно, что для него многое само собой разумеется, а знания свои он черпает из тех же источников, что и Авсенев с Зубовским. Но нам достаются лишь осколки того целостного учения, к которому довелось прикоснуться этим мыслителям.
Рассказывая о связи души с телом, Голубинский поминает особую способность души – приводить в движение тело и отчетливо называет сердце органом:
«Если же в природе невидимые, нематериальные силы производят движение: то и душа, как сила невидимая, высшая в сравнении с физическими силами, конечно, может иметь способность приводить в движение свое тело. Кажется, устроены даже некоторые особенные органы для частных сил и особенных действий души.
Так, сила познания более всего обнаруживает действия свои в мозге, сила чувствований в сердце...» (Голубинский, с. 351).
Утверждение это весьма неоднозначное, поскольку сопоставлять с мозгом можно только физическое сердце. Таким образом, именно телесное сердце оказывается для Голубинского органом души для проявления чувств. В таком случае необходимо очень строгое определение понятия «чувство» или «чувствование», поскольку большая часть того, что обрабатывается другими «органами чувств» или восприятия, проходит через нервную систему.
Однако определения этого Голубинский не дает...
В следующий раз он поминает сердце в связи с вопросом, «где седалище души?»
«Некоторые назначали для сего все тело, другие – кровь, иные – сердце, а большая часть – мозг, потому что здесь связаны нервы всех пяти чувств и здесь сосредотачиваются все впечатления.
Но нет причины избирать для этого особенную часть тела. Самое это выражение : «иметь седалище», - не свойственно душе, как будто она есть малейший атом. Она присутствует во всем теле...
Если назначить мозг, то нельзя сказать, чтобы здесь сосредоточивались все действия души, - она не менее обнаруживает их и в сердце...» (т.ж.с.354).
По большому счету, это очень важное замечание. Физиологический подход, зачарованный открытием нервной системы, попытался свести всю душевную жизнь к вполне механической зависимости от самого крупного комка нервных клеток. Даже если душевную жизнь понимать как психику, это, что называется, вульгарный материализм и очень узкий взгляд на исследуемый предмет.
Тем более, если мы ищем те органы, через которые душа проявляет себя в теле и управляет как его движениями, так и поведением человека. Вполне вероятно, что даже с физиологической точки зрения эта связь души с телом обширней, чем воздействия через нервную систему. И я допускаю, что все это было бы уже найдено, если бы исходная гипотеза о том, что кроме нервной системы ничего не может быть, не держала исследователей в плену.
Высказав свое сомнение, Голубинский словно бы забывает про сердце и поминает его дальше лишь между делом, вполне узнаваемо вторя тому источнику, из которого черпал и Зубовский: «...обратим внимание на главные способности нашей души: разум, сердце и волю» (т.ж.с.369). Если вспомнить Зубовского, то очевидно, что имя «сердце» просто заменяет понятие о чувствах и не занимает Голубинского само по себе. Это же подтверждается и другими примерами использования этого имени. Например: «За сим следует рассмотреть влияние ума на чувство, или сердце» (т.ж.с.380).
Гораздо более подробная работа, посвященная сердцу, была написана в 1860 году философом Памфилом Даниловичем Юркевичем (18271874). Юркевич считался к тому времени самым образованным философом России, и когда в 1861 или 63м году после тринадцатилетнего перерыва снова были открыты философские факультеты, он единственный смог занять должность декана в Московском университете без дополнительной подготовки.
Двое других наших философов – Троицкий и Владиславлев – были направлены нанесколько лет в Европу на переподготовку. Первый из них, Троицкий, после этого стал историком западной психологии и не сказал ничего, что может представлять интерес в моем исследовании. К Владиславлеву же я вернусь после Юркевича.
Итак, Юркевич пишет работу, которая принесла ему славу и осталась в памяти русской философии как выдающееся исследование. По крайней мере, такое мнение держалось о его статье до смены строя и идеологии. Называлась она «Сердце и его значение в духовной жизни человека по учению слова Божия».
К сожалению, работа эта была психологическои ̆лишь постольку, поскольку сердце, в сущности, является представителем души. В действительности, Юркевич и не думал самостоятельно исследовать, как же сердце проявляется в духовной жизни человека. Он честно и преданно излагал библейское учение о сердце. А это совсем не то же самое, что и психологическое исследование понятия «сердце».
Более того, библейские взгляды на сердце, в сущности, являющиеся записями фольклорного характера, рассказывают о представлениях того народа, который творил библейские тексты. В подавляющем большинстве случаев – это древнееврейская культура, хотя для поздних текстов возможно и влияние других около средиземноморских народов, в первую очередь, греков. Даже в рамках этих соседствующих культур понятие сердца сильно отличается. Тем более оно различно с представлениями русского народа.
Вероятно, исследование Юркевича обрело бы действительную ценность для психологии, если бы он сличил представления древних евреев с русскими народными представлениями. Но он этого не делает. В итоге мы имеем рассказ о том, что такое сердце для древнего еврея...
Конечно, это тоже любопытно и даже познавательно, поскольку христианство, прививая покоренным народам библейское мировоззрение, тем самым насаждало им еврейские взгляды. Но это культура чуждая и наносная. Тем самым, работа Юркевича оказывается описанием лишь одного слоя в представлениях русского человека, и слоя как раз инородного, то есть не описывающего действительность.
Это не значит, что сами эти библейские представления не верны. Чтото в них, бесспорно, соответствует действительности. Но что именно, можно выяснить, лишь добравшись до тех слоев сознания, в которых хранятся прямые наблюдения над работой сердца, когда оно воспринимается представителем души. А это можно сделать, лишь очистив сознание от культурных наслоений.
Именно такими культурными наслоениями и являются те утверждения, которые делает Юркевич, стараясь привить русскому человеку библейские взгляды:
«Кто читает с надлежащим вниманием слово Божие, тот легко может заметить, что во всех священных книгах и у всех богодухновенных писателей сердце человеческое рассматривается как средоточие всей телесной и духовной жизни человека, как существеннейший орган и ближайшее седалище всех сил, отправлений, движений, желаний, чувствований и мыслей человека со всеми их направлениями и оттенками» (Юркевич, с. 69).
Так начинается работа. Уже в этом отрывке видно: Юркевич не поминает душу, зато приписывает сердцу множество таких вещей, которые, как кажется, не должны бы делаться сердцем, вроде желаний и мыслей. Иными словами, древнееврейское сердце – это не только орган чувствований, но и орган воли:
«Так, в сердце зачинается и рождается решимость человека на такие или другие поступки; в нем возникают многообразные преднамерения и желания; оно есть седалище воли и ее хотений» (т.ж.).
К тому же «сердце есть седалище всех познавательных действий души» (т.ж.с.70). им же ведется и размышление (с.71). «Наконец, сердце есть средоточие нравственной жизни человека» (т.ж.).
При этом древним евреем то сердце, которое делало все это, отчетливо осознавалось именно как физический (плотяной) орган, а вовсе не орган души:
«...священные писатели признают средоточием всей телесной и органом всей духовной жизни то самое плотяное сердце, которого биение мы чувствуем в нашей груди. Когда человек страждет духовно, то это плотяное сердце отторгается от места своего» (т.ж.с.73).
После написания этой статьи Юркевич был принят на должность главного философа Москвы с задачей оказать сопротивление разгулу материализма, который в это время насаждался людьми прозападных взглядов, вроде Чернышевского, Антоновича и всех прочих революционных демократов. Понятно, что такое отношение к сердцу должно было звучать безграмотно с точки зрения мощно развивающейся физиологии.
В следующей своей работе «Из науки о человеческом духе» Юркевич попытался оспорить символ веры революционных демократов – глуповатую и пресмыкающуюся перед американским путем работку Чернышевского «Антропологический принцип в философии». За это на него обрушилась травля всей демократической молодежи.
Издевались над хохлом, приехавшим поучать столицу, страшно, писали статьи, идиотом выставляли в пьесках. В сущности, он стал представителем ненавистной власти, и в его лице плевали в глаза царизму.
При этом Юркевич был действительно хорошим философом, и Владимир Соловьев, ставший в следующую эпоху вождем нового поколения ищущей молодежи, до самой смерти считал его своим великим учителем.
Однако я очень мало могу извлечь из статьи Юркевича для своих целей. Между делом он поминает, что «сердце есть средоточие многообразных душевных чувствований, волнений и страстей. Сердцу усвояются все степени радости от благодушия до восторга и ликования пред лицом Бога; все степени скорбей от печального настроения... до сокрушающего горя...» (т.ж.с.71).
В сущности, описывая библейское понятие о сердце, Юркевич дает краткий очерк народной психологии, где душа выступает именно под именем сердца. Поэтому это фольклорное «сердце» так всеядно. Подход этот, безусловно, был неприемлем для физиологов, а после выхода «Рефлексов головного мозга» Сеченова в 1863 году стал помехой и знаком враждебности официальной идеологии. Тем более, что Юркевич и спорит с физиологическими объяснениями.
Тем не менее, многие его мысли должны были быть осмыслены, поскольку рождают вопросы:
«Задачи, которые решает мышление, происходят в своем последнем основании не из влияний внешнего мира, из влечений и неотразимых требований сердца» (т.ж.с.823).
Даже если принять, что понятие «сердца» есть условность, имя для чегото, что недоступно физиологическому исследованию, все же мы все прекрасно знаем, что источник движения, заставляющий разум работать и решать задачи, находится не в нем самом. Он либо действительно внешний, и тогда вся деятельность нашего ума – лишь рефлекс, то есть отражение воздействий внешней среды. Либо он где то далеко внутри...
Рефлексология, включая бихевиоризм, уже давно признаны вульгарными искажениями действительности. Но вопрос об источнике движения так и не пересмотрен...
Последним из крупных наших мыслителей, кто говорил о сердце, был ректор Петербургского университета Михаил Иванович Владиславлев (18401890). В 1881 году он издает двухтомную «Психологию», в которой весь второй том посвящает именно чувствам. Однако все исходные понятия выложены им уже в первом томе. Третий отдел прямо посвящен чувствованиям и начинается с их классификации.
Сердце поминается в первой же строке:
«Изучение состояний сердца, или чувствований, мы начнем прямо с описания и анализа их в отдельности» (Владиславлев, с.438). Далее идут бесконечные анализы и классификации, а сердце пропадает из труда Владиславлева аж до второго тома. Да и там оно выскакивает внезапно, как чертик из табакерки, как если бы нам и там было ясно, почему тут надо говорить именно о сердце. Так появляется оно в шестой главе, то есть на 156й странице как «отношение сердца к красоте», а затем сразу через тридцать страниц, когда речь заходит о «мерах, которыми сердце измеряет впечатления»... Бесспорно, что для Владиславлева сердце было именно тем душевным органом, в котором рождаются чувства. Но откуда он это взял и что такое само это «сердце», он сказать не удосужился, оставшись в этом вопросе на уровне очевидностей.
Для меня же очевидно лишь одно: способность испытывать чувства должна изучаться самостоятельно, но это самостоятельный и очень большой предмет в рамках любой психологии.