. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 

Каменец-Подольске, в семье священника, соответственно, учился сначала в семинарии, а потом в Киев-ской Духовной Академии, куда чуть было не попал досрочно, по решению руководства семинарии, настолько блестящие способности выказывал. Воспротивился решению семинарского начальства отец одаренного мальчика, настояв, чтобы он прошел обучение до конца.

В 1837 году он был оставлен в Академии преподавателем и был утвержден в степени магистра богословия и тут же переименован в бакалавра.

С 1842 года он — бакалавр философских наук, а в 1848 — экстраординарный профессор.

Одновременно с преподаванием в Духовной Академии Гогоцкий начинает преподавать и в Киевском университете святого Владимира, куда и переходит из духовного звания в 1850 году. Но год этот был для русской философии черным — ее полностью запретили преподавать в гражданских учебных заведениях. Поэтому Гогоцкий вынужден был работать цензором, а потом преподавал педагогику или, как это называли тогда — педагогию.

А также психологию, логику и историю философии после восстановления кафедры.

О выдающейся образованности Гогоцкого и его способностях ярко свидетельствует один из его учеников:

"Как видно, получение докторской степени сопряжено было для С. С. с такими трудностями, с какими оно, кажется, никогда, ни прежде ни после, не было соединено. Обыкновенно для этого требовалось и требуется только представление докторской диссертации и публичная защита ее; устное же и письменное испытание полагается только при соискании ученой степени магистра, и производится обыкновенно большею частию на русском языке, и никогда на одном латинском. Да и требование, чтобы степень доктора философии соединена была непременно со степенью доктора древней филологии, в наших университетах необычно и “как будто нарочно придумано было для того, чтобы вовсе не было у нас докторов философии и древней филологии, как то и вышло".

Но как ни велики были трудности, поставленные Сильвестру Сильвестровичу на пути к искомой им докторской степени, он вышел из них не только с честию, но и со славою. Что он с честию мог выдержать какие угодно испытания по наукам философским, это само собою понятно; но как он мог выдержать испытание по древней филологии, производившиеся на одном латинском языке такими знатоками древней филологии, как бывшие в то время профессоры Университета св. Владимира Нейкирх и Деллен, обыкновенно читавшие лекции по латыни?

Гогоцкий не только был потрясающе образован, но, похоже, являлся одним из сильнейших наших философов той поры. Кроме собственно богословских работ, он много писал о современной философии, начиная с Канта. Но основным его увлечением все же был Гегель. Впрочем, для этого издания гораздо важнее сказать о том, что с 1857 по 1871 годы он издавал труд, значение которого для философии переоценить невозможно.

Несмотря на запрет философии, Сильвестр Сильвестрович решается издать то, что сопоставимо с существованием целых философских кафедр — философскую энциклопедию, способную поддерживать интерес и определенный уровень знаний о философии даже в отсутствие ее преподавания.

И он завершает свою работу, издав «Философский лексикон» в четырех томах в пяти книгах.

Его «Философский словарь», в сущности, оказывается итогом той колоссальной работы над энциклопедией, вбирающим в себя самую ее суть и ярко показывающим, как меняется философская наука за короткий промежуток времени всего в пару десятков лет. Покажу это на примере одного из важнейших предметов современной философии.

Сейчас мы, как бы безусловно, знаем, что философия состоит из двух основных разделов: онтологии и гносеологии. То есть науки о бытии того, что есть, сущего, и из науки о том, как мы можем познавать это сущее. Такое деление науки выглядит очевидным настолько, что мы не задумываясь принимаем высказывания вроде тех, что утверждают, что гносеологический вопрос, то есть вопрос о познании, занимал всю философию Нового времени, начиная с Декарта.

То, что вопрос о том, как мы познаем и как вообще возможно познание, действительно занимал философов все последние века, бесспорно. Но вот был ли он гносеологическим? Иными словами, осознавали ли сами философы, что занимаются вопросом о том, как мы познаем, и что этот вопрос — часть философии как науки?

Понятие «гносеология» — в значении «теории познания» — весьма позднее. И хоть в некоторых философских работах можно прочитать, что оно используется с начала девятнадцатого века, это не так. В действительности, философы до восемнадцатого века, похоже, вообще не очень задумывались, возможно ли сомнение в самой способности к познанию. Сомнения Декарта, Локка и других относятся уже к итогам познания, но само познание для них данность и ни в коей мере не является предметом исследования, и они не испытывают потребности в какой-то особой науке о познании.

Поэтому и русские философы до конца восемнадцатого века говорят о философском познании, но никак не выделяют его в некую науку, которую саму можно исследовать. Сомнения, в сущности, начинаются только после работ Канта, которые называются критическими, а могли бы называться и скептическими, то есть выражающими сомнение в самой возможности философского познания. Вот после них в России впервые появляется выражение «Теория познания». Кажется, самым первым его использовал Надежин, переводя «Историю философии» Рейнгольда младшего в 1837 году. Рейнгольды — отец и сын — были кантианцами, хотя отец и отошел с годами от Канта. Но, похоже, само понятие «теория познания», рождается именно в кантианской среде.

Канта начали изучать в России очень рано.

С самого начала девятнадцатого века, в том числе и в духовной среде, существовали и ходили по рукам какие-то его рукописные переводы. Затем Канта, как Шеллинга и Гегеля, изгоняли из России, считая их философию вредоносной. Но при этом изучение ее не прекращалось.

В 1848 году Гогоцкий, как пишет в его биографии Д.В. Поспехов, при получении магистерской степени по философии, сдавал экзамен по «психологии, логике с теориею познания, метафизике, нравоучительной философии, философии права и истории философии».

Это свидетельство показывает, что к середине девятнадцатого века русская философия еще не знает понятия «гносеология». Хотя, надо отметить, что сами наши философы той поры могли использовать слова с греческим корнем гноти, как и эпистеме, как это делает, например, Федор Голубинский в «Лекциях по философии».

Но они используют их в рамках общей философской эрудиции, не делая именами для особой науки. Ни гносеологии, ни эпистемологии в то время еще не существует, даже названия такие, похоже, не придуманы. Впервые они начинают мелькать в трудах русских философов лишь на рубеже шестидесятых, как это случается с Юркевичем, который поминает «гносеологическую теорию» в вышедшей в 1860 году работе «Материализм и задачи философии».

И «Лексикон» Гогоцкого определенно свидетельствует о том, что это еще личное словоупотребление. Он, как большая философская энциклопедия, не мог не закрепить устоявшиеся слово- сочетания, придав им значение общепринятых научных терминов. Но он определенно не знает ни гносеологии, ни эпистемологии, Лексикон имеет статью «Познание» и говорит в ней, как и в некоторых других статьях, о Теории познания.

Теория познания — это то имя, с которым еще Большая философия России была запрещена. Большая в том смысле, в каком она просматривается в наборе философских дисциплин, которые изучали в то время: из философии еще не ушли психология, логика и этика, а то и космология с богословием, по определению Голубинского. Философия еще не видит смысла как-то особо выделять теорию познания и числит ее лишь частью логики.

Возрождение философии в 1863 году совпало со временем, когда физиологи, возглавляемые в России Сеченовым и озверелой редакцией «Современника», требуют отдать им психологию и вслед за своими европейскими учителями изгоняют из нее душу и превращают в психофизиологию. Напор естественников и желтой прессы был настолько силен, что после шестидесятых даже профессора духовных Академий уже не могут говорить о психологии, не приводя данных о нервной системе... То есть стыдятся говорить о душе, переходя на разговор о психике.

Философы, в лице хотя бы того же Юркевича, да и просто умные русские люди вроде Кавелина и Самарина, пытались противостоять волне бездуховности, но это не было по силам отдельным личностям. Они просто не поняли историю и были затравлены настолько, что их работы не читались и считались опозоренными уже при жизни и остаются такими до сих пор. Грязи было вылито так много, что до сих пор можно оказаться как бы оскверненным прикосновением к нечистому, если уважительно процитируешь кого-то из этих авторов...

История же была на стороне тех, кто травил и изгонял душу из нашей науки и жизни, потому что за желтой прессой и естественниками стояла следующая революция — буржуазная. Во Франции она завершилась новой резней под именем Парижской коммуны в семидесятых годах. А Россия, как и при Петре, смогла отодвинуть кровопролитие еще на несколько десятков лет, предвосхитив резню реформами 1861 и последующих лет. Пар был выпущен, и травля лучших русских людей была лишь малой кровью, какой удалось откупиться от той безжалостной и бездушной силы, которая рвалась к власти...

Тем не менее, русская философия, оказавшаяся чрезвычайно ослабленной запретом, а значит, и так не имевшая достаточно профессионалов, чтобы сразу после разрешения полноценно восстановиться, еще и подвергалась травле и осмеянию. Осмеивали как раз тех людей, кому и поручено было ее возрождать. Таким образом, русская философия болела с 1850-го не по 1863-й, а до семидесятых.

А к семидесятым она впитала в себя уже так много нового, что является обновленной, почти иной, но сильно урезанной наукой.

С семидесятых годов девятнадцатого века русская философия становится профессиональной, но Малой философией.

И в «Философском словаре» Гогоцкого, выходящем всего через несколько лет после издания последнего тома «Философского лексикона» внезапно, как само собой разумеющееся, появляется статья «Гносеология».

После этого само понятие гносеологии становится одним из важнейших для русской философии, и в свет выходят множество работ философов нового поколения, посвященных этому понятию. Именно так рождается новая, Малая философия, утерявшая почти все свои составные части, зато обретшая науку о том, как мы можем познавать. А с ней, кажется мне, вернувшая свой главный предмет, обозначенный еще Сократом и Платоном как познание самого себя.

Словари не устаревают. В них отражается путь, которым мы пришли туда, где обнаруживаем себя, когда обращаем взор от внешнего мира к себе. Словари — это орудия самопознания целых народов, и это путь, которым можно выбраться из тех идеологических ловушек, в которых мы оказываемся в погоне за модой или прогрессом... Без «Философского словаря» Сильвестра Гогоцкого, русская философия никогда не будет полной и самостоятельной в числе других мировых философий.

 

А. Шевцов

 

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .